Неточные совпадения
— Всё равно, вы делаете предложение, когда ваша любовь созрела или когда
у вас между двумя выбираемыми совершился перевес. А
девушку не
спрашивают. Хотят, чтоб она сама выбирала, а она не может выбрать и только отвечает: да и нет.
Обратный путь был так же весел, как и путь туда. Весловский то пел, то вспоминал с наслаждением свои похождения
у мужиков, угостивших его водкой и сказавших ему: «не обсудись»; то свои ночные похождения с орешками и дворовою
девушкой и мужиком, который
спрашивал его, женат ли он, и, узнав, что он не женат, сказал ему: «А ты на чужих жен не зарься, а пуще всего домогайся, как бы свою завести». Эти слова особенно смешили Весловского.
Пугачев осведомился о состоянии крепости, о слухах про неприятельские войска и тому подобном, и вдруг
спросил его неожиданно: «Скажи, братец, какую
девушку держишь ты
у себя под караулом?
— Я
спросила у тебя о Валентине вот почему: он добился
у жены развода,
у него — роман с одной девицей, и она уже беременна. От него ли, это — вопрос. Она — тонкая штучка, и вся эта история затеяна с расчетом на дурака. Она — дочь помещика, — был такой шумный человек, Радомыслов: охотник, картежник, гуляка; разорился, кончил самоубийством. Остались две дочери, эдакие, знаешь, «полудевы», по Марселю Прево, или того хуже: «
девушки для радостей», — поют, играют, ну и все прочее.
Потом смотритель рассказывал, что по дороге нигде нет ни волков, ни медведей, а есть только якуты; «еще ушканов (зайцев) дивно», да по Охотскому тракту
у него живут, в своей собственной юрте, две больные, пожилые дочери, обе
девушки, что, «однако, — прибавил он, — на Крестовскую станцию заходят и медведи — и такое чудо, — говорил смотритель, — ходят вместе со скотом и не давят его, а едят рыбу, которую достают из морды…» — «Из морды?» —
спросил я. «Да, что ставят на рыбу, по-вашему мережи».
— Ведь Надежда-то Васильевна была
у меня, — рассказывала Павла Ивановна, вытирая слезы. — Как же, не забыла старухи… Как тогда услыхала о моей-то Кате, так сейчас ко мне пришла. Из себя-то постарше выглядит, а такая красивая
девушка… ну, по-вашему, дама. Я еще полюбовалась ею и даже сказала, а она как покраснеет вся. Об отце-то тоскует, говорит…
Спрашивает, как и что
у них в дому… Ну, я все и рассказала. Про тебя тоже
спрашивала, как живешь, да я ничего не сказала: сама не знаю.
Она, как почти все С-ие
девушки, много читала (вообще же в С. читали очень мало, и в здешней библиотеке так и говорили, что если бы не
девушки и не молодые евреи, то хоть закрывай библиотеку); это бесконечно нравилось Старцеву, он с волнением
спрашивал у нее всякий раз, о чем она читала в последние дни, и, очарованный, слушал, когда она рассказывала.
Затем следует Вторая Падь, в которой шесть дворов. Тут
у одного зажиточного старика крестьянина из ссыльных живет в сожительницах старуха,
девушка Ульяна. Когда-то, очень давно, она убила своего ребенка и зарыла его в землю, на суде же говорила, что ребенка она не убила, а закопала его живым, — этак, думала, скорей оправдают; суд приговорил ее на 20 лет. Рассказывая мне об этом, Ульяна горько плакала, потом вытерла глаза и
спросила: «Капустки кисленькой не купите ли?»
— Да неужто, матушка, вы нас совсем покидаете? Да куда же вы пойдете? И еще в день рождения, в такой день! —
спрашивали расплакавшиеся
девушки, целуя
у ней руки.
— Ну, что
у вас тут случилось? — строго
спрашивала баушка Лукерья. — Эй, Устинья Марковна, перестань хныкать… Экая беда стряслась с Феней, и
девушка была, кажись, не замути воды. Что же, грех-то не по лесу ходит, а по людям.
Сначала заглядывали к нам, под разными предлогами, горничные девчонки и
девушки, даже дворовые женщины, просили
у нас «поцеловать ручку», к чему мы не были приучены и потому не соглашались, кое о чем
спрашивали и уходили; потом все совершенно нас оставили, и, кажется, по приказанью бабушки или тетушки, которая (я сам слышал) говорила, что «Софья Николавна не любит, чтоб лакеи и девки разговаривали с ее детьми».
— Костюм? Можно белый, как эмблему невинности, но, по-моему, лучше розовый. Да, розовый — цвет любви, цвет молодости, цвет радостей жизни!.. — говорил старый интриган, следя за выражением лица Прейна. — А впрочем, лучше всего будет
спросить у самой Гликерии Виталиевны…
У этой
девушки бездна вкуса!
— Можно мне поудить? — робко
спросила девушка у Костякова.
— Вот об чем я еще хотела вас
спросить, — говорила между тем попадья, — в приходе
у нас
девушка одна есть, лыщевского дворового дочка; так она в Петербурге
у одной актрисы в услуженье была. Хорошо, говорит, в актрисах житье, только билет каждый месяц выправлять надо… правда ли это?
— Это
у тебя все ручные птицы? —
спросил я, догоняя
девушку.
Через минуту этот господин позвонил
у магазина и
спросил Долинского.
Девушка отвечала, что Долинского нет ни дома, ни в Петербурге. Гость стал добиваться его адреса.
Лиза. Ах, вы какой чудной, барин! Да кто ж
у девушек прямо
спрашивает, любят или нет. Хоть бы другая наша сестра и любила, так не скажет.
— Естественном? — сказал он. — Естественном? Нет, я скажу вам напротив, что я пришел к убеждению, что это не… естественно. Да, совершенно не… естественно.
Спросите у детей,
спросите у неразвращенной
девушки. Моя сестра очень молодая вышла замуж за человека вдвое старше ее и развратника. Я помню, как мы были удивлены в ночь свадьбы, когда она, бледная и в слезах, убежала от него и, трясясь всем телом, говорила, что она ни за что, ни за что, что она не может даже сказать того, чего он хотел от нее.
Надежда Антоновна. Да зачем ей, скажите, мой друг, зачем ей иметь понятие о вещах, которые всем известны? Она имеет высшее образование.
У нас богатая французская библиотека.
Спросите ее что-нибудь из мифологии, ну,
спросите! Поверьте, она так хорошо знакома с французской литературой и знает то, о чем другим
девушкам и не грезилось. С ней самый ловкий светский говорун не сговорит и не удивит ее ничем.
— Вы уверены, что, «кроме
девушек»,
у них никого нет дома? —
спросил он меня, лениво сходя за мною с лестницы.
Кончилось наконец прощание. Принялись закрывать гроб. В течение всей службы
у меня духа не хватило прямо посмотреть на искаженное лицо бедной
девушки; но каждый раз, как глаза мои мельком скользили по нем, «он не пришел, он не пришел», казалось мне, хотело сказать оно. Стали взводить крышу над гробом. Я не удержался, бросил быстрый взгляд на мертвую. «Зачем ты это сделала?» —
спросил я невольно… «Он не пришел!» — почудилось мне в последний раз…
— Ты бы лучше своей Глашке указывала, чтобы она к мужчинам-то поменьше лезла, когда они спят… Это не прилично девушке-невесте. Я своими глазами видела, как Глашка давеча к барину ходила… Да, своими глазами видела. Вон он сидит,
спросите у него!
Влюблялся в
девушек и был ими любим так, что ученому и не удастся; причем они не
спрашивали меня о науках — и
у нас творительное, родительное и всякое производилось без знания грамматики.
Русалка, бросаясь на купающуюся
девушку,
спрашивает: «Полынь или петрушка?» Услыхав ответ: «Полынь!», русалка убегает с криком: «Сама ты сгинь!» Но когда
девушка ответит: «Петрушка!», русалка весело кричит: «Ах ты, моя душка!» — и щекочет
девушку до смерти (это поверье в ходу и
у великороссов и
у малороссов).
2-й мужик. Ну, что я хотел
спросить: эта вот
девушка живет
у вас с нашей стороны — Аксиньина-то. Ну что? Как? Как она живет, значит, честно ли?
Помнится, когда я ехал по берегу Байкала, мне встретилась девушка-бурятка в рубахе и в штанах из синей дабы, верхом на лошади; я
спросил у нее, не продаст ли она мне свою трубку, и, пока мы говорили, она с презрением смотрела на мое европейское лицо и на мою шляпу, и в одну минуту ей надоело говорить со мной, она гикнула и поскакала прочь.
— Бе-едная? —
спросил он ядовитым шепотом, едва переводя дыхание. — Бедная? Это мне все равно, что бедная. А ты знаешь, какое
у девушки богатство? Ты это знаешь?
Стало
у меня сердце еще пуще болеть, чего ни передумала; тоже, как и твое дело, кормилец, сперва намекала, нет ли
у ней чего на сердце, не мужчинка ли ее какой приманивает:
девушка, думаю, на возрасте, там же всяк час наезжают дворовые ребята, народ озорник, прямо те сказать, девушники; сама своими глазами, думаю, ничего не вижу, а других, хоть бы и суседей,
спросить об этаком деле стыдно.
— Ой, родимый, какой
у девушки любовник! Никогда, кажись, я ее в этом не замечала. По нашей стороне
девушки честные, ты хоть кого
спроси, а моя уж подавно: до двадцати годков дожила, не игрывала хорошенько с парнями-то! Вот тоже на праздниках, когда который этак пошутит с ней, так чем ни попало и свистнет. «Не балуй, говорит, я тебя не замаю». Вот она какая
у меня была; на это, по-моему, приходить нечего.
У Насти от сердца отлегло. Сперва думала она, не узнала ль чего крестнинькая. Меж девками за Волгой, особенно в скитах, ходят толки, что иные старушки по каким-то приметам узнают, сохранила себя
девушка аль потеряла. Когда Никитишна, пристально глядя в лицо крестнице, настойчиво
спрашивала, что с ней поделалось, пришло Насте на ум, не умеет ли и Никитишна
девушек отгадывать. Оттого и смутилась. Но, услыхав, что крестная речь завела о другом, тотчас оправилась.
В другой раз оглядел Василий Борисыч круг девичий и видит — середь большой скамьи, что под окнами, сидит за шитьем миловидная молоденькая
девушка. Сел он возле нее, видит — белоручка, сидит за белошвейной работой.
Спросил у нее...
— Судя по тому, как ты сильно плачешь,
у тебя должно быть большое горе…Ты расскажешь мне…Ведь расскажешь? Со мной можешь быть откровенна. Я
спрашиваю тебя не из простого любопытства. Я хочу помочь тебе…Честное слово,
девушка!
— Маша, — обратилась она к пришедшей со мной
девушке, — сбегай-ка к кастелянше и
спроси у нее белье и платье номер 174, знаешь, — Раевской; им оно будет впору.
Внука подскочила к кровати и поцеловала старуху в лоб. Свет настолько падал на молодую
девушку, что выставлял ее маленькую изящную фигуру в сером платье, с косынкой на шее. Талия перетянута
у ней кожаным кушаком. Каблуки ботинок производят легкий стук. Она подняла голову, обернулась и
спросила Фифину...
Мы сидели с Марьей Егоровной
у столика. Щеки ее осунулись, натянулась кожа на скулах, но глаза, прислушиваясь,
спрашивали о чем-то неведомом. Так смотрят глаза
у девушек-курсисток,
у молодых работниц.
— Но почему вы меня знаете? Я не сказала
у вас свою фамилию, — с удивлением, смешанным с страданием, вызванным словами молодой
девушки,
спросила Глафира Петровна.
— Сколько
у вас
девушек? —
спросила Лизавета Петровна.
— Чтó ж, если б я любил
девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтоб я пожертвовал чувством и честью для состояния? —
спросил он
у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
Анна Михайловна
спросила у обгонявшей их, с графином на подносе,
девушки (назвав ее милою и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору.
— Почему?.. Бонна выздоровеет.
У нее легкая простуда… Да и дай срок. Вера Ивановна —
девушка с амбицией, большая умница… Сюда не пойдет, пока
у тебя идет еще война… Ха-ха!.. А ты что ж меня не
спросишь, с чем я к тебе сегодня пожаловал?